Стоя посреди пустого дома, Кейт размышляет о том, что хуже: когда тебя ненавидят или когда над тобой смеются, и приходит к выводу, что даже отвращение предпочтительнее презрения.

Может быть, единственный отчасти положительный отзыв последовал от соседки, сказавшей Фергюсона, что теперь, когда полиция лишилась недремлющего ока осведомительницы, следует ожидать локального всплеска преступности.

Как ужасно, если твоя жизнь настолько никчемна, что единственным развлечением становится жизнь других людей.

"Может быть, и меня в будущем ждет такая же участь. Не в смысле ловли сплетен и подсматривания за проходящей мимо чужой жизнью, а в смысле ужасного одиночества, когда твой дом каждую ночь зияет издевательской пустотой. Лео вырастет, у него появятся девушки. Да, конечно, Синклер неплохо справляется с одиночеством. Но он мужчина, ему легче".

Дом Элизабет представляет собой любопытную смесь признаков обжитого и пустующего помещения. С одной стороны, очевидно, что в этом месте постоянно кто-то присутствовал: свидетельством тому запахи дыхания, кожи и освежителя воздуха, разложенные страницы газеты с телепрограммой, где передачи, которые стоит посмотреть, обведены красной ручкой. С другой стороны, здесь нет ничего, что хотя бы отдаленно могло быть описано как личное: никаких безделушек или сувениров, никаких фотографий или почтовых открыток, ничего такого, что накладывает на место проживания человека отпечаток его индивидуальности. Для корректора и редактора у Элизабет удивительно мало книг – половина полки, не больше. Да и эти, как устанавливает Кейт при ближайшем рассмотрении, сплошь библиотечные.

Однако жалкий, никчемный образ жизни Элизабет, по крайней мере, облегчает задачу по установлению маршрута ее вчерашних передвижений. Киоскер в конце дороги вспоминает, что она заходила к нему за "Скотчменом" около десяти часов, как делала всегда. Пенсионер через дорогу видел, как она возвращалась домой несколькими минутами позже. Если не считать этой короткой прогулки, Элизабет, по всей видимости, весь день провела дома. Четыре человека помнят, что видели ее у окна в различное время на протяжении дня. Ее постоянное наблюдение, похоже, сформировало у соседей условный рефлекс: они не могли пройти мимо ее дома, не проверив, наблюдает ли она за ними. Каковому занятию она неизменно и предавалась.

Контраст с Петрой Галлахер полный – решительно ничего общего. Петра была молода и привлекательна, полна жизни и интереса к ней, завела шашни с двумя мужчинами одновременно. Элизабет, пережившая климакс, непривлекательная ни внешне, ни по характеру, погрязшая в одиночестве старая дева. Кейт никак не может уразуметь, зачем Черный Аспид убил их обеих, не говоря уже о том, что имел секс с ними обеими, хотя ей известно: нередко между жертвами убийц мало сходства. Может быть, Черный Аспид был первым мужчиной, вступившим в сексуальный контакт с Элизабет за долгие годы. А может быть, и за всю жизнь. Эта мысль игриво проскальзывает в голове Кейт, но она не собирается зацикливаться на чем-то подобном, а просто пытается увидеть хоть нечто, роднящее между собой обе жертвы. Но, похоже, из общего у них только убийца и род смерти.

Единственное, что приходит Кейт в голову, это свойственное обеим любопытство. Петра была журналисткой, Элизабет сплетницей. Любопытство. И все знают, что бывает с любопытными и их носами. Но, собирая материал для "Абердин ивнинг телеграф", Петра не совала носа ни во что такое, за что убивают журналистов, ну а уж раздражающее, но в целом безобидное наушничество Элизабет тем паче вряд ли могло подтолкнуть кого-то к убийству. Истории с разводами, даже если и переживались тяжело, случились давным-давно, и никто из причастных к ним здесь уже не жил.

Черный Аспид их где-то увидел. Увы, но это единственное, что можно предположить с достаточной долей вероятности. Все остальные версии в конечном счете ведут в тупик.

Что мог он увидеть в Элизабет? Впрочем, что бы это ни было, Кейт не может этого определить. Ей не под силу идентифицировать себя с Элизабет так, как с Петрой. Конечно, Элизабет имела право на жизнь точно так же, как всякий другой, и, конечно, мнение Кейт о жертве ни в коей мере не ослабляет гнева на Черного Аспида. Но Кейт знает, кого ей жаль больше, и уже одно это заставляет ее стыдиться себя, ибо они обе равны, когда лежат на столе для вскрытия, под не ведающими жалости лучами прозекторских светильников.

Чем больше упорствует Лавлок, тем большее удовольствие доставляет Фрэнку их конфронтация. Он никогда не почитал влиятельных людей ради их влиятельности и попытки Лавлока оказать давление не только не пугают инспектора, но лишь служат для него дополнительным раздражающим фактором.

– Как вы знаете, – говорит Фрэнк, – вчера вечером мы подняли передние наружные ворота, так называемое забрало. С тех пор мои инспекторы непрерывно изучают его, и их выводы, увы, однозначны. На "забрале" никаких следов взрыва не обнаружено. И нигде на всем пароме тоже. Следовательно, никакого взрыва на "Амфитрите" не было.

Судя по виду, вот-вот взорвется сам Лавлок.

– Это невозможно!

Фрэнк берет листок бумаги с напечатанным текстом и начинает читать:

– Краткое изложение результатов инспекции. Имеет место существенное смещение "забрала" вверх и вправо. На металле "забрала", особенно со стороны правого борта, имеются сильные вмятины и отметины. Нижняя часть искорежена и под воздействием сильного давления загнута наверх. Оба боковых запирающих зажима вырваны из перемычки "забрала", причем зажимы открывающих цилиндров имеют многочисленные деформации со стороны правого борта, а нижнее запорное устройство испытало мощное растяжение в результате толчка в том же направлении. Эти наблюдения позволяют прийти к следующему заключению: "забрало" было сорвано с носовой части "Амфитриты" силой шторма. Направление преобладающих ветров коррелирует с местоположением и характером повреждений "забрала".

Отрыв "забрала" мог произойти только в случае, если оно находилось в поднятом положении и (или) не было адекватно подогнано и закреплено к корпусу. Нормативы прочности, данные ремонтно-технической службы и результаты компьютерного моделирования сопротивляемости нагрузкам однозначно сходятся на том, что опущенное и надлежащим образом закрепленное "забрало" могло выдержать в отрытом море натиск ветра вдвое большей силы. И никакое взрывное устройство вблизи "забрала" приведено в действие не было.